Софья Павловна Фамусова ("Горе от ума")

Смотри также Литературные типы произведений Грибоедова

— Дочь Фамусова. "Семнадцати лет". Чацкий утверждает, что он "век не встречал — подписку дам — что б было ей хоть несколько подобно". "Вы расцвели прелестно, неподражаемо, — говорит он С., — и это вам известно, и потому скромны, не смотрите на свет". — Мать С. умерла рано. Фамусов "сумел ей принанять в мадам Розье вторую мать", "старушку золото". С. воспитывалась вместе с Чацким (Чацкий); обучалась "языкам", и "танцам", и "пенью". — Чувство, связывавшее ее с Чацким до его отъезда, С. объясняет "детскою дружбой". По словам Молчалина, С. "любила Чацкого". Чацкий вспоминает о "чувствах и движеньях сердца" "в обоих нас". Лиза намекает на то же: "давно прошло, не воротить, а помнится..." Софья отвечает ей: "что помнится? он славно пересмеять умеет всех, болтает, шутит, мне забавно: делить со всяким можно смех". "И только, будто бы?" — возражает Лиза. С. оправдывается: "я очень ветрено, быть может, поступила, и знаю, и винюсь, но где же изменила, кому, чтоб укорять неверностью могли?" С. "любит Молчалина". "Прочит его себе в мужья". "Бог знает, за него что выдумали вы, — говорит ей по этому поводу Чацкий, — чем голова его ввек не была набита. Быть может, ваших качеств тьму, любуясь им, вы придали ему". По представлениям Софьи, Молчалин "за других отдать себя готов", "веселостей искать бы мог — ничуть: от старичков не ступит за порог; мы резвимся, хохочем, — он с ними целый день засядет, рад не рад играет". "При батюшке три года служит, тот часто без толку сердит, а он безмолвием его обезоружит, от полноты души простит". "Он дружбу всех здесь в доме приобрел". "Уступчив, скромен, тих", он человек "смирнейший", "вкрадчив и умен, но робок", "враг дерзости, застенчивый, несмелый". "В лице ни тени беспокойства и на душе проступков никаких". Одним словом, человек "чудеснейшего свойства". — "Ночь целую с кем можно так провесть? — говорит С. — Возьмет он руку, к сердцу жмет, из глубины души вздохнет, ни слова вольного — и, так вся ночь проходит, рука с рукой и глаз с меня не сводит". Иногда они "забавляются музыкой", "сидим, а на дворе давно уж побелело". "Ах, в самом деле рассвело! — говорит Софья, когда Лиза обращает ее внимание на рассвет. — И свет, и грусть... Как быстры ночи!.." "Идите!.. целый день еще потерпим скуку", — говорит она Молчалину, но и днем успевает видеться с ним: "сегодня я больна и не пойду обедать, — говорит С. Лизе, — скажи Молчалину и позови его, чтоб он пришел меня проведать". — "Счастливые часов не наблюдают", — замечает она. Молчалин называет Софью Лизе "печальной нашей кралей". Молчалин для Софьи "дороже всех сокровищ". "Молчалин! — обращается к нему она после падения его с лошади, — как во мне рассудок цел остался! Ведь знаете, как жизнь мне ваша дорога! Зачем же ей играть, и так неосторожно?.." "Смятенье! обморок! поспешность! гнев испуга!" — изображает ее состояние при этом Чацкий. "Пойдем туда, бежим", — зовет она Лизу. "Опомнитесь, куда вы?" — отводит ее в сторону Лиза. — "Однако, о себе скажу, что не труслива", — говорит С. "Вы знаете, что я собой не дорожу", — замечает она Молчалину. "Что мне до кого? до них? до всей вселенной? Смешно? — пусть шутят их; досадно? — пусть бранят". "Кем из них я дорожу? хочу — люблю, хочу — скажу". "Что мне молва? Кто хочет — так и судит". Когда Молчалин осторожно замечает: "не повредила бы нам откровенность эта", — С. пугается не за себя, а за него. "Неужто на дуэль вас вызвать захотят?" "Молчалин! будто я себя не принуждала? Вошли вы — слова не сказала; при них не смела я дохнуть, у вас спросить, на вас взглянуть". На упреки его в "откровенности" она отвечает: "Откуда скрытность почерпнуть!" "Готова я была в окошко к вам спрыгнуть!" "Хотите вы? пойду любезничать сквозь слез; боюсь, что выдержать притворства не сумею". — Насмешки Чацкого над Молчалиным "всегда причина ей ужасного расстройства". "Не человек — змея!" — отзывается она о Чацком. "Унизить рад, кольнуть, завистлив, горд и зол". В минуту такого "расстройства" она пускает в ход слух о "сумасшествии". — "А, Чацкий, — говорит С., — любите вы всех в шуты рядить, угодно ль на себе примерить?" "Не смех, а прямо злость", — замечает об этом слухе Чацкий. — Когда С. услыхала о "низости" Молчалина и поняла его, она "себя, стен стыдится", "воспоминания — как острый нож они!" "Ужасный человек!" — вырывается у нее. "Ни слова, ради Бога! Молчите — я на все решусь!" "Отстаньте, говорю; сейчас я криком разбужу всех в доме и погублю себя и вас. Чтоб в доме здесь заря вас не застала, — приказывает она, — чтоб никогда о вас я больше не слыхала", — и М. ей повинуется ("как прикажете"). Чацкий "насмешливо" предсказывает С: "Вы помиритесь с ним (с Молчалиным), по размышленьи зрелом: себя крушить, и для чего? подумайте, всегда вы можете его беречь и пеленать и посылать за делом. Муж-мальчик, муж-слуга из жениных пажей, высокий идеал московских всех мужей". "Ах, если любит кто кого, зачем ума искать и ездить так далеко?" — говорит Софья. "Конечно, нет в нем (в Молчалине) этого ума, что гений для иных, а для иных чума... да этакий ли ум семейство осчастливит?" Фамусов отсылает С. "в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов! Там будешь горе горевать, за пяльцами сидеть, за святцами зевать".

Критика: 1) "Что такое Софья? Светская девушка, унизившаяся до связи почти с лакеем. Это можно объяснить воспитанием — дураком отцом, какою-нибудь мадамою, допустившею себя переманить за лишних 500 рублей. Но в этой Софье есть какая-то энергия характера: она отдала себя мужчине, не обольстясь ни богатством, ни знатностью его, словом, не по расчету, а напротив, уж слишком по нерасчету; она не дорожит ничьим мнением и, когда узнала, кто такой Молчалин, с презрением отвергает его, велит завтра же оставить дом, грозя в противном случае все открыть отцу. Но как она прежде не видела, что такое Молчалин? — Тут противоречие, которого нельзя объяснить из ее лица, а все другие объяснения не могут, как внешние и произвольные, иметь места при рассматривании созданного поэтом характера. И потому Софья не действительное лицо, а призрак". (Белинский. Сочинения, т. V, стр. 85—86).

2) "Смесь хороших инстинктов с ложью, живого ума с отсутствием всякого намека на идеи и убеждения, — путаница понятий, умственная и нравственная слепота — все это не имеет в Софье характера личных пороков, а является как общие черты ее круга. В собственной, личной ее физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное. Остальное принадлежит воспитанию. Французские книжки, на которые сетует Фамусов, фортепиано (еще с аккомпанементом флейты), стихи, французский язык и танцы — вот что считалось классическим образованием барышни. А потом — "Кузнецкий Мост и вечные обновы"; балы, такие, как этот бал у ее отца, и это общество — вот тот круг, где была заключена жизнь "барышни". Женщины учились воображать и чувствовать и не учились мыслить и знать. Мысль безмолвствовала, говорили одни инстинкты. Житейскую мудрость почерпали они из романов, повестей — и оттуда инстинкты развивались, сентиментальность, искание идеала в любви, а иногда и хуже. В снотворном застое, в безвыходном море лжи у большинства женщин снаружи господствовала условная мораль, а втихомолку жизнь кипела, за отсутствием здоровых и серьезных интересов, вообще всякого содержания, теми романами, из которых и создалась "наука страсти нежной". Онегины и Печорины — вот представители целого класса, породы ловких кавалеров, jeunes premiers. Эти передовые личности в high life — такими являлись и в произведениях литературы, где и занимали почетное место со времен рыцарства и до нашего времени, до Гоголя. Сам Пушкин, не говоря о Лермонтове, дорожил этим внешним блеском, этою предварительностию du bon ton, манерами высшего света, под которою крылось и "озлобление", и "тоскующая лень", и "интересная скука". Пушкин щадил Онегина, хотя касается с легкой иронией его праздности и пустоты, но до мелочи и с удовольствием описывает модный костюм, безделки туалета, франтовство — и ту напущенную на себя небрежность и невнимание ни к чему, это fatait?, позированье, которым щеголяли дэнди. Дух позднейшего времени снял заманчивую драпировку с его героя и всех подобных ему "кавалеров" и определил истинное значение таких господ, согнав их с первого плана. Они и были героями и руководителями этих романов, и обе стороны дрессировались до брака, который поглощал все романы почти бесследно, разве попадалась и оглашалась какая-нибудь слабонервная, сентиментальная, — словом, дурочка или героем оказывался такой искренний "сумасшедший", как Чацкий.

Но в Софье Павловне, спешим оговориться, т. е. в чувстве ее к Молчалину, есть много искренности, сильно напоминающей Татьяну Пушкина. Разницу между ними кладет "московский отпечаток", потом бойкость, уменье владеть собой, которое явилось в Татьяне при встрече с Онегиным уже после замужества, а до тех пор она не сумела солгать о любви даже няне. Но Татьяна — деревенская девушка, а Софья Павловна — московская, по-тогдашнему развитая. Между тем в любви своей точно так же готова выдать себя, как Татьяна: обе, как в лунатизме, бредят в увлечении с детской простотой. И Софья, как Татьяна же, сама начинает роман, не находя в этом ничего предосудительного, даже не догадываясь о том. Сперва удивляется хохоту горничной при рассказе, как она проводит с Молчалиным всю ночь: "ни слова вольного — и так вся ночь проходит!" "Враг дерзости, всегда застенчивый, стыдливый!" Вот чем она восхищается в нем. Это смешно, но тут есть какая-то почти грация — и куда далеко до безнравственности, нужды нет, что она проговорилась словом: хуже — это тоже наивность. Громадная разность не между ею и Татьяной, а между Онегиным и Молчалиным. Выбор Софьи, конечно, не рекомендует ее, но и выбор Татьяны был случайный, да едва ли ей и было из кого выбирать.

Вглядываясь глубже в характер и обстановку Софьи, видишь, что не безнравственность (но и не "Бог", конечно), "свели ее" с Молчалиным. Прежде всего, влечение покровительствовать любимому человеку, бедному, скромному, не смеющему поднять на нее глаз, — возвысить его до себя, до своего круга, дать ему семейные права. Без сомнения, ей в этом улыбалась роль властвовать над покорным созданием, сделать его счастье и иметь в нем вечного раба. Не ее вина, что из этого выходил будущий "муж-мальчик, муж-слуга" — идеал московских мужей. На другие идеалы негде было наткнуться в доме Фамусова.

Вообще к Софье Павловне трудно отнестись не симпатично: в ней есть сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. Она загублена в духоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя свежего воздуха. Недаром любил ее Чацкий. После него она одна из всей этой толпы напрашивается на какое-то грустное чувство, и в душе читателя против нее нет того безучастного смеха, с каким он расстается с прочими лицами. Ей, конечно, тяжелее всех, тяжелее даже Чацкого, и ей достается свой "миллион терзаний". (Гончаров. Сочинения).

3) "Софья, оказывается, тяготеет не к силе ума, а к силе глупости. Какой-то ворожбою проник ей в сердце человек, совершенно противоположный Чацкому. Конечно, "сердцу девы нет закона", и было бы странно и бесплодно спрашивать, чем пленил ее Молчалин. Недоумение вызывает здесь только одно: Софья дает перед Чацким такую характеристику Молчалина, которая должна бы разрушить в ее глазах все обаяние этого лицемерного воздыхателя. Не впал ли здесь Грибоедов в этическую ошибку? Ведь мы только в том случае совершенно поняли бы любовь Софьи к Молчалину, если бы последний казался ей не таким, каким он кажется нам. Это находится, между прочим, в связи с обычными приемами Грибоедова: он в уста своих персонажей часто вкладывает уничтожающие характеристики и даже самохарактеристики; его герои с какой-то непонятной наивностью, в которой повинен автор, сами говорят о себе то, что о них должен был бы сказать сатирик". (Ю. Айхенвальд. "Силуэты". В. I).